День Астарты - Страница 171

171

Откуда я знаю про записку? От неаккуратно протертого зеркала в ванной. Женщины иногда юзают всякий крем, губную помаду и краску для body-art не по назначению, и следы еще долго видны через люмо-тестер, который есть в обычном мобайле.

Что же, все-таки, не так с Хагеном? Мне интересно, и я начинаю прислушиваться к интуитивным сигналам, как рекомендовано в маминых рабочих инструкциях. Хаген вызывает у меня едва заметное беспокойство. Чем? Движениями. Какими именно? Простейшими, казалось бы. Вот, он берет котелок и наполняет водой. Он насыпает в котелок какао. Он ставит котелок на плитку. Он включает электричество. Что не так?

Попробуем аналогии. Первое, что всплывает в голове. Как-то раз Рон и Уфти затеяли дуэль на paint-guns среди кучи пустых картонных ящиков, (Папе привезли на Алофи дивайсы для нового мини-комбайна). Мы с Флер визжали от восторга. Ковбойские фильмы отдыхают — там такого нет! Человек выпрыгивает из укрытия, и его оружие следует за взглядом, а потом сразу выстрел. Бац! Ни одного лишнего движения, все рассчитано и отработано сотни раз. Каждое звено тела работает функционально…

Я наблюдаю, как Хаген прикуривает сигарету. Функционально. Экономично. Это движение отработано сотни раз — и оно всегда точно повторяется, когда Хаген хочет прикурить. Вот так, на всех его бытовых действиях — с котелком, с выключателем, с пакетом какао — лежит печать такой повторяемости. Когда он болтает и оживленно жестикулирует, его движения естественны, но когда он прерывается, чтобы глотнуть какао, рука выполняет точную последовательность операций с чашкой…

Знает ли он про эту свою странность? Понимает ли, как тревожно это выглядит со стороны? Знает ли, почему с ним это происходит (а, действительно — почему)? И любопытно: с сексом у него как с жестами, или как с чашкой? Если второе, то ясно почему такая надпись на зеркале… А что бы я делала на месте этой девушки? Ну, я увидела странность. И что? Уж точно, я бы не струсила и не смылась, как дура…

* * *

Трудно сказать, кем являлись с китовой точки зрения люди на плафере и человеческая техника. Скорее всего — какими-то непонятными существами, которые то оказывались маленькими, медлительными, неуклюжими и беззащитными, а то вдруг становились огромными, мощными и стремительными. Но эти существа в любом случае вели себя дружественно, и рядом с ними на китов и китовых детенышей ни разу не нападали ни акулы, ни косатки, а планктона и мелкой рыбы вокруг почему-то всегда оказывалось видимо-невидимо. Возможно, с китовой точки зрения, это свойство чужих — создавать вокруг себя поле безопасности и изобилия пищи — казалась каким-то необъяснимым природным эффектом, но эффектом стабильным и надежным. Эти странные существа оставались для китов чужими и подозрительными, но каждая самка в клане знала, что рядом с ними можно оставить детеныша, и он будет в полной безопасности.

Стоит ли удивляться, что самки подталкивали китят поближе к надувным рафтам, с которых ныряли сотрудники плафера в перерывах, и на которых ездили инспекции периметра. А потом, киты обнаружили, что чужих можно приманивать — и это очень просто: чужих привлекают китовые игры и песни… Это — прагматичное объяснение. Сотрудникам плафера больше нравилось другая версия: китам здесь хорошо, они счастливы и хотят поделиться этим счастьем с людьми…

Так или иначе, здесь полдня не проходило, чтобы какая-нибудь китовая компания не устроила «песни и пляски». Под аккомпанемент басовитого гудения и мелодичного скрипа, огромные бурые тела вылетали вверх на всю свою длину, и шлепались в море, выплескивая целые водопады искрящихся брызг, а затем «бабочки» китовых хвостов поднимались над поверхностью и игриво покачивались из стороны в сторону, будто спрашивая зрителей: «Ну, как? Понравилось? А хотите еще?».

Тем не менее, киты так и не стали ручными. Они совершенно точно пели в расчете на внимание людей, но избегали прямого контакта с ними. Детеныша еще можно было погладить (хотя его мама сразу начинала нервничать и бить грудными плавниками по воде), а подросшие киты — уплывали при любой попытке подойти к ним ближе, чем метров на двадцать. Врожденное недоверие удерживало их от контакта с человеком…

* * *

Над водой прозвучал глухой гул или мелодичный рев или мычание на басовой ноте. Казалось, он доносится со всех сторон одновременно. Потом, в паре сотен метров от надувного «Зодиака» над водой поднялся грудной плавник длиной в два человеческих роста и гулко хлопнул по воде. В другой стороне раздалось шипение в вверх взлетел фонтан воды в форме размытой литеры «V». И снова послышалось гулкое мычание.

— Здорово! — воскликнула Флер, — А можно с ними поплавать?

— Ты что? — ответил Оскэ, — Они весят тонн по тридцать. Если такой заденет…

— Не заденет, — возразил Хаген, — Они не приближаются к людям. Разве что, мелкие.

— А мелкие — это какие? — поинтересовалась Люси.

— Ну, новорожденные они метра четыре. Можно пройти вокруг плафера и поискать. Обычно они рождаются в феврале или в августе. Сколько-то февральских тут есть.

— А это еще что? — спросил Оскэ, показывая на полутораметровый красно-белый шар, только что взлетевший над морем и плюхнувшийся обратно.

Хаген улыбнулся и развел руками.

— Это они в мячик играют. Хотите верьте, хотите нет. Кто-то придумал выкинуть им несколько надувных буев. Им интересно.

— Может, это у них рефлекс все выталкивать? — предположила Флер.

— Может, и рефлекс.

Снова послышался хор китовых голосов — на этот раз мычание было вибрирующим, скорее даже мяукающим. Потом оно перешло в мелодичное бульканье и ритмичный скрип, а минутой позже — завершилось неописуемым звуком, как будто кто-то икнул глубоким басом, на нижнем пределе человеческой частотной слышимости.

171